Архив Василия Демешкина. Дополнение 4.

Относительно той организации в архиве заводчика Голубева есть следы, однако большого не обнаружено. Но всё-таки мне удалось кое-что узнать от самих рабочих, а также осталась очень интересная книга, где всё описано, чем недоволен был рабочий, работая здесь. Я опишу беседу с участниками из тех недовольных.

Первое время моей работы на стекольном заводе, в 1915 году, мне нравилось. Я видел тогда, как приезжала уездная власть - исправник или помощник исправника, которые в то время ещё чего-то и кого-то искали. Такой случай очень был памятным. Когда они приезжали к заводчику Голубеву, требовали книгу рабочих и книжку записей с паспортами, и саму папку со всеми паспортами, которые были разложены по буквам, от А до Я. Мне пришлось это всё нести туда и обратно в дом заводчика Голубева, и мне очень захотелось посмотреть на эти паспорта. И что я узнал? Когда я принёс их от заводчика Голубева, то посмотрел папку с паспортами. Первый же паспорт оказался Агафонова Николая Гавриловича. Документ был нехороший, весь перечёркан, с пометками на нём: «под надзором полиции», «неблагонадёжный», «летун, на работу не брать» - и другие заметки. Я лично проверил все паспорта, но они были уже не такие, как у Агафонова Николая Гавриловича. Были паспорта «под надзором полиции» – 8 штук, «на заметке» – 10 штук, «неблагонадёжных» – 9 штук. Но некоторые были очень чистенькие, без всяких пометок.

Меня в то время очень заинтересовало, что за люди – под надзором полиции. Подойти к тем лицам мне, ещё молодому, 15-летнему, было неудобно, - и с какой такой стороны? Но всё-таки я решил так: вроде смеха, шутки обратился к Агафонову Николаю Гавриловичу. Человек он простой, я ему задал такой вопрос: «Николай Гаврилович, почему у тебя очень плохой паспорт, весь он исчёркан, исписан словами: «под надзором полиции», «летун», «неблагонадёжный»?

Он мне на это сказал шуткой: «Вот проживёшь, сколько я уже прожил, и сколько уже принял мученья!.. Ведь где только я не был – только, наверно, у волка под хвостом не был. Меня гоняли, как кошку, везде, где бы я ни работал: и в Гусе, и в Гордине, и на Анопине – на меня глядели очень плохо. Только здесь я прижился, здесь ещё слабо, хотя под боком уездная полиция».

«А всё-таки расскажи, как дело?» - «Поставишь шкалик (это четвертинка теперь водки – прим. В. Демешкина) – приходи ко мне, всё расскажу». – «Нет, Николай Гаврилович, я лично, не с подвохом, не бойся». – «А и не боюсь. Расскажу всю правду. Приходи завтра, приноси шкалик».

И я пришёл, как положено, на его квартиру на Новую Стройку и принёс, что положено. Он только сказал: «Ориша, дай-ка закусить огурчика! Ну, теперь будь здоров». Выпил залпом, не поморщился, но посмотрел на меня. Сказал: «А я гляжу на тебя – ты малый дотошный, любопытный, всё хочешь знать. Видно, любишь, кто тебе сказки рассказывает...

Я тебе скажу откровенно: наше рабочее положение очень многотрудно, и нам уже приходится бороться за свои права. Вот мы, наша группа, которая состоит из 8 человек очень энергичных рабочих, и ещё есть, но те ещё колебаются в ту и другую сторону. Хотя запрещены все такие сходки, но мы ухитряемся собираться и побеседовать о нашей рабочей жизни. Основную работу мы здесь не ведём, только всё по запискам вроде протокола нашего собеседования и дальнейшей работы среди наших рабочих на местные темы, и описывали и посылали с надёжным человеком по явке, где укажут, в Гусь – там таких, как мы, побольше, и заводов нашей стекольной промышленности рядом немало, но далеко от уездной власти Судогды. Наша группа состоит из числа: Новикова Алексея Михайловича, Иванова Ивана Александровича, Иванова Михаила Александровича, Наумова Павла Ивановича, Агафонова Николая Гавриловича, Стрижова Ивана Ивановича и ещё молодого Новикова Козьмы Михайловича. И один ещё имеется, который в тех, и в сех, колебающийся, - ему мы не доверяем. А кто он, я не скажу, потому что как бы не наделать большого шума прочим.

Посмотри, ещё на паспортах есть пометка: «неблагонадёжный». Много есть людей, но об них ещё говорить рано, они мало нам ещё помогают – видно, им ещё не плохо жить. Но и мы их постепенно вводим в курс нашей работы. Но мы не настаиваем: лучше мало, но надёжнее. Есть ещё молодые, но они у нас часовые, следят за теми, кто работает нашим и вашим. Задача наша который год – это есть наш праздник 1 мая, в который мы хотя скрытно, но собираемся. Все рабочие, которые настроены. В этот день было очень весело, завод не работал, и вся полиция была мобилизована, стражники и жандармы на лошадях ездили по лесу и разгоняли, где собирались кучки. Но это была молодёжь, которая играла в карты, а основные рабочие, кто постарше были, шли вглубь леса, где ещё не ступала нога человека, куда на лошадях трудно было приехать. Если посмотреть ещё в настоящее время, следы остались - от нашего стекольного завода до деревни Галанино, называется Исток кустарник. И полиция - как глупые, разгоняла молодёжь, которая играла в карты. Таких групп собиралось с десяток. Разгонят – они вновь собираются, и так весь день. Ищут основных виновников того торжества, но их найти трудно. Так собирались каждый год. Хотя и было запрещено, но мы всё же проводили, как положено. Хотя уездная полиция рыскала по стекольному заводу, по квартирам тех лиц, которые находились под надзором, но ничего сделать не могла, таких больших улик она не находила в то время опасных».

 

Как уже описано ранее, подпольная ячейка состояла из 8 человек, но в то время, когда мы беседовали с Агафоновым Николаем Гавриловичем, он мне лично не сказал того самого лица, что служил в то время нашим и вашим. Но всё-таки я узнал, кто этот человек. Он был сочувствующий, и в то самое время провокатор – это Колпаков Козьма Григорьевич, которому от группы и ячейки никакого доверия не было. Все члены этой подпольной  работы действовали нетактично и примиренчески, как говорится - в двух лицах, так как среди их были провокаторы, которые сообщали полиции о днях сбора. И в то же время одумываются, назначают тот же сбор в другом месте и на другое число. Все лица были под надзором полиции.

Об этой подпольной ячейке заводчик Голубев Сергей Иванович хорошо знал, только не знал, кто в ней состоял. Он говорил: «Вреда они никакого не делают, с моей стороны я на всё пойду, я никому не хочу делать неприятности, я работать вас насильно не могу заставить. Сколько у вас есть сил – то работайте».

Были со стороны приезжих делегатов и ораторов собрания, но они ничего плохого не сделали. Их можно обрисовать, кто в этом участвовал, что за люди.

В те года, 1907-1908, был как-то делегат, фамилии я его не помню, но подпольщики говорили, что это был дядя Коля Растопчин, который был ночью в гуте и проводил собрание с рабочими, где была даже местечковая наша команда. Он говорил много о том, что нужно делать рабочему, предлагать заводчику повышение расценка на сдельную работу, о работе 8 часов, об оплате за время болезни и увечья, и другие вопросы, связанные с тем временем. Вообще, со стороны рабочих таких недовольств не было. Его слово было и осталось в памяти рабочих до самой революции.

В марте месяце 1907 года на стекольном заводе была найдена городовым Никитой прокламация «Пролетариат шёл и идёт во главе с революцией». Эта прокламация была доставлена из Гуся-Хрустального для распространения среди рабочих.

 

А теперь из архива, оставленного заводчиком Голубевым. Имелись такие записи в его альбоме: какие были происшествия. Это, по-видимому, нужно было полиции и самому заводчику Голубеву. Записи очень интересны.

«На заводе жизнь шла нормально, рабочие работали, более таких выступлений не было, только одно было в гуте ночью. Я не мог в этот день и ночь там быть, был болен, и мне наутро управляющий Погарский Лев Иванович доложил, что вчера в гуте было небольшое собрание». Это как раз когда выступал большевик дядя Коля. Он такого не говорил, только предлагал требования некоторые. Но относительно такого - ничего не было. «За вами посылать было нельзя - кого посылать; самому идти - меня не пускали, я только слушал, что он говорил».

Имелась книга, где записывались всякие недовольства со стороны рабочих, чем они были недовольны. Основные вопросы были очень важные.

«Я отвечал тем лицам, которые интересуются. Такие:

1). Много работаем времени, мал отдых.

2). Мала зарплата.

3). Мало получают денег.

4) Не дают им свободно выступать за свои права.

5). Нет охраны труда.

6). Не платят, когда заболеешь.

7). Нет культурного отдыха

И много других вопросов, по которым не удовлетворяют рабочих.

По-видимому, он, наверное, вёл такую беседу с кем-нибудь из уездной власти, где он опять описывает те недостатки, которыми рабочий недоволен. Он же даёт на это характеристики, что он всё же прав, а видно – виноваты рабочие, что мало уделяют себе внимания.

По первому вопросу он даёт так: «Рабочий работает много. Я с этим вполне согласен, но я же не могу сам установить свои порядки, чтобы они работали менее - так работают везде, на всех стекольных заводах и фабриках. Уменьшить я не в силах, раз установлено так. А во-вторых, это мне всё-таки выгодно, они побольше наработают посуды, я со своей стороны им сделал очень большое уважение. Я отменил им выносить посуду из гуты на склад. Ранее они делали сами это после работы - каждый выносил на носилках свою наработанную посуду. Я же учёл это и заставил других людей, а для их облегчения мною была проведена узкоколейная железнодорожная ветка из гуты до склада, с особой вагонеткой, что много облегчило труд рабочих, и у них стало свободное время. Обиду рабочих я считаю не вполне обоснованной. Если сравнить наш труд на стекольном заводе с прядильной фабрикой г. Судогды, то там работа более тяжёлая и томная; они же работают так же, у них условия к облегчению нет, и дисциплина другая, нежели у нас. Ведь рабочий должен понять, что ему же платят за работу, а не за сидение. Если кто хочет работать, - то выполнять, что тебе дано. Я все силы кладу, чтобы рабочему было хорошо.

Второй вопрос. Относительно того, что мала зарплата, - на это обижаться рабочим нельзя. Я не согласен в этом. Кто хотел работать, мог заработать, я норму не повышал, какая была установлена. Если он хорошо работал, старался, - он зарабатывал немало, а если он ленился, то на это нужно посмотреть. Все рабочие, которые работали стулом, сами себе выбирали тех рабочих, которые тянулись друг за другом. Были случаи, что некоторые мастера были в обиде на своих же рабочих, что они плохо работали. Кто же в этом виноват? Глядите сами. Много было всяких недовольств, что мала зарплата то время, но улучшить её мне было жалко против своих заводчиков, у коих тоже зарплата небольшая, - приходили работать ко мне как с Воробьёвского, с Гординского, так и с других стекольных заводов.

Третий вопрос. Мало получают денег – опять же, кто в этом же виноват, если ты плохо работаешь, много забираешь харчей, продуктов питания в нашей местной Лавке и наших магазинах в городе Судогде? Таких недовольных было мало, могу их даже напомнить, эти лица не столько работают, сколько гуляют по пьянке. Я борьбы с ними никакой не вёл. Это Чиркунов Пётр Прокофьевич, Судьин Дмитрий Петрович, Климов Филипп Васильевич, Филиппов Василий Павлович, Чижов Николай Ульянович, Алексеев Дмитрий Петрович, Герасимов Егор Васильевич, Иванов-Федосеев Александр Фёдорович, Шувалов Дмитрий Ильич, Агафонов Николай Гаврилович, Овчинников Иван Павлович, Куликов Павле Иванович, Бадакин Иван Герасимович, Серов Тихон Иванович, Макаров Василий Семёнович, Хахалин Александр Михайлович, Киселёв Василий Иванович и ряд других лиц, которые тоже мало получали. Но вопрос тут другой: а где они брали деньги на водку? Вот здесь-то надо будет немного остановиться, кое-что установить. Я долго этим вопросом интересовался. Все эти лица мало получали денег, а где они брали деньги на водку? Вот тут-то выяснилось – они не воры, не крали чего-нибудь на эту водку. Вопрос тут простой: каждому работающему мы открывали кредит в местной лавке в зависимости от его семьи и работников с учётом того, сколько он зарабатывал. А все эти выше поименованные рабочие ухитрялись оторвать кусок от своей семьи, взять сверх установленных продуктов для семьи ещё себе на водку - чай, сахар, муку, крупу и другие продукты. Их несли к более зажиточным рабочим за половинную стоимость, только чтобы им дали деньги. Этим зажиточным рабочим было очень выгодно скупать продукты у них. Таких рабочих, которые это делали, я всё-таки узнал. Первое дело – они очень много получали денег, а продуктов в нашей местной лавке не брали. Я удивился, как это так, значит, им не нравились наши продукты, - они где брали, в другом месте? Но всё-таки я узнал, с ними вёл беседу, разговаривал. Они дали слово, что больше не будут скупать у этих пьяниц. Эти лица очень тихие, благородные, их можно назвать: Русов Дмитрий Антонович, Сергунов Павел Сергеевич, Ковалёв Иван Дмитриевич и ряд других людей, которые не хотели брать продукты у нас в местной лавке.

Обида рабочих, что они мало получали денег, ясна, но здесь дело другое. Есть завод, работал, вырабатывал посуду, и её отправляли покупателям, - они же не все платили деньги, то есть наличными. Некоторые совсем ничего не платили, а только давали вексель сроком на месяц, а мы же тоже самое - давали векселя за полученные материалы: сульфат и продукты питания. Как это говорится, дело делают ухо на ухо, денежки – как птичка, были и улетели, в руках они бывают очень мало. Система в то время была хорошая, денег больших мы не имели. Рабочим платили только за счёт наших магазинов, а в зимнее время за счёт большого количества продаваемой посуды: банок для молока и грибов, четвертей для разных нужд – это было нам очень выгодно. Тут приходилось делать некоторую комбинацию, заставлять работать ту посуду, которая идёт ходом. Вообще сказать о том, что рабочие мало получали, - зависело от самих рабочих, которые плохо работали.

Вопрос четвёртый. Относительно того, что рабочие жалуются, что им не дают свободно выступать, - я здесь ни при чём, раз рабочему не дают права выступать и говорить, и собираться кучками. У нас на стекольном заводе было просто: находили время поговорить о всех своих нуждах. Я лично не вникал в это дело, хотя со стороны уездной полиции были такие разговоры, что Голубевы с ними очень миндальничают, им права обсуждать свои нужды никакого не выдано. Они мне плохого не делали, работали тихо, без скандала, тоже терпели до поры времени, чего-то ждали. С моей стороны я препятствия не делал. Был случай - какой-то делегат был в гуте и выступал, хотя меня в то время не было, был дома и ничего не знал об этом, только узнал уже утром, через управляющего Погарского Льва Ивановича.

Вопрос пятый. Относительно охраны труда. Да, она у нас хромала крепко, но сделать, улучшить её надо, и требовались на это средства и деньги. А где их взять было, когда вопрос стоял такой: надо бы сделать, но дело обходилось, - и так шло до конца. Некоторые малые были мною устранены с облегчения труда, но всего не учесть, много надо было сделать в области улучшения охраны труда стекольного завода.

Вопрос шестой. Относительно того, что не платят, когда заболеешь. Да, такой вопрос был, но из каких сумм надо было платить? С первых годов пуска стекольного завода этого не было, только была временная помощь из местной аптеки. Да был у нас фонд штрафной, мы рабочих в то время штрафовали за работу негодной и брачной продукции. Но мы не находили в то время нужным платить, а после первой Германской войны в 1914 году, когда наш капитал стал пополняться, мы выделили фонд на оплату по больничным листам, была организована Больничная касса, и из неё платили рабочему по несчастному случаю, по увечью, по порезам рук и ног. Была Больничная касса, где было своё правление - как от самих рабочих, так и от администрации.

Вопрос седьмой. Относительно культурного отдыха. Сначала работали по воскресеньям, отдыха не было, когда мало было рабочих, а работать надо. А потом отменили, дали отдых. Не работали все праздники: Пасху, Рождество, Новый Год, Николу и другие. За последнее время выходных было очень много, они нам приносили мало пользы, а рабочему – тоже они в этом мало выгадывали, много было выходных и мало зарабатывали денег. С моей стороны все меры были приняты к лучшему, для хорошей жизни.

Вопрос восьмой. Относительно льгот – рабочим было много бесплатно:

1). Квартира.

2). Дрова, сколько тебе нужно.

3). Баня еженедельно, без оплаты.

Давали кредит в счёт зарплаты в местной лавке, все продукты. Даже давали записки в свои городские лавки на покупку пальто, костюмов, нижнего и верхнего белья, даже можно было приобрести вещи, которые нужны в хозяйстве. Всё, что от меня зависело, я делал и старался уважить рабочих, шёл им навстречу.

Вопрос девятый. Относительно школы – таковая была открыта в 1906 году. Помещение маленькое сперва было, первый год 15 учеников, а потом увеличивалось с каждым годом. Учились в ней дети служащих и зажиточных рабочих. Учились в ней не все, было много, которые работали с 8 лет, это дети тех рабочих, которые хотели, чтобы их дети не учились, а работали и зарабатывали своему семейству хотя бы малую долю. Я никого не неволил, чтобы они не учили своих детей, а чтобы эти дети шли работать - это долг каждого рабочего, если у него имеются недостатки, каждый понимал, что его дитё требует обувку, одеяние. Смотри сам, если у тебя имеются на это средства.

Относительно этого был очень большой вопрос и обида на меня, заводчика. Оплата ученикам мастера – да, я согласен с тем, что платили не полностью. Здесь вопрос стоял так: это нам очень было выгодно. Вот здесь-то мы маленько рабочих ущемляли, не доплачивали ни тому, ни другому, вот здесь-то рабочий терял немного за время учёбы. Мы не платили полностью, а ужимали. Кто хотел учиться на мастера, достигал сам, в свободное время, до баночника из хлопца. Они учились, когда мастера отдыхали на залогах и отдышках, чтобы не мешать работать тому стулу. Я лично в то время говорил, что учить надо, но не затрагивая рабочего времени. Каждый ученик, когда учился, нам приносил маленький вред: сваренное стекло – из него можно было сделать несколько годных бутылок, а они испортили и уже бросили в бой».  

Tasha. Фото автора. Судогда, 9 апреля 2013 г. К заголовку