Детство
Зоя Фёдоровна Савинова пришла в редакцию районной газеты «Судогда и судогодцы» в начале 2004 года. Я тогда работала в отделе писем, и её сразу направили ко мне: бабушка приехала из далёкой от Судогды деревни Гладышево (это близ Кондряева) и принесла тетрадку с записанными по памяти и придуманными частушками, стишками и прибаутками. Подобные сочинения мы в то время старались обязательно публиковать, только если они не были уж совсем безнадёжными: город и район только-только выбирались тогда из времён совершенно чёрных и безрадостных, и порадовать читателей (да и авторов тоже) хотя бы такой вот мелочью хотелось всегда.
Сочинения Зои Фёдоровны были довольно своеобразны, но при этом чувствовалось, что они совсем не «графоманские», как это бывает нередко. Чем больше я вчитывалась, тем больше понимала, что для неё это способ взглянуть на собственную жизнь - и сделать её в чём-то лучше, в чём-то – чуточку полегче. Да и улыбнуться они заставляли тоже. Когда мы с Зоей Фёдоровной разговорились, она рассказала, что ещё несколько лет назад тосковала и часто плакала - совсем жить не хотелось. А теперь нашла для себя палочку-выручалочку – стала сочинять. «А уж сколько ручку-то искала! Как в школе училась – с тех пор никогда ничего и не писала, а мне уж скоро 76 лет! Ну ничего, вспомнила. А ручка у меня теперь есть...»
Тетрадка осталась у меня на столе. О действенности избранного моей собеседницей метода психотерапии говорили сами её стишки, один из которых врезался в память с первого дня: «Я раньше унывала, всё плакала-рыдала, и, к сожалению, хотела умереть. А теперь, подружки дорогие, с вами я хочу гулять и петь, а гроб на свалку упереть!..»
...А вот узнать что-то о самой Зое Фёдоровне мне удалось не сразу. Она очень торопилась и явно не ожидала расспросов на тему собственной биографии. Пропустить же единственный кондряевский автобус было никак нельзя, поэтому она ответила, стоя уже в дверях: «Я вам лучше про это напишу!».
С тем и уехала. А потом, довольно скоро, пришло из Гладышева письмо с ещё одной целиком исписанной тетрадкой. Открыв её, я с изумлением обнаружила, что бабушка не стала придерживаться плана «родился-учился-женился» (может, и не знала, что так надо?..), а взялась за полноценную и подробнейшую автобиографию... В её рассказе переплелись горести и надежды, страхи и радости маленькой девочки-сироты, чьё детство пришлось на предвоенные годы. Говорила она обо всём об этом так искренне и бесхитростно, как получается у немногих...
Потом было ещё несколько тетрадок, и ещё несколько приездов Зои Фёдоровны к нам в гости, в редакцию. Последний дался ей очень тяжело – и сама всю зиму болела, и в город приехала по очень печальному поводу: на похороны пятилетнего правнука. После этого мы больше ничего от неё не получали, да и я уже не работаю в газете, как и все остальные, кто был с ней там знаком. Даже не знаю, жива ли она сейчас... Все записи, которые Зоя Фёдоровна присылала, посвящены её детству, и мы так и не узнали – в разговорах за чаем как-то к слову не приходилось – как же она потом жила, кем работала уже во взрослой жизни. Вроде бы проскользнуло, что дояркой, - но точно уже не вспомнить... Но хотя бы часть непростых дорог, пройденных когда-то ею, осталась в этих воспоминаниях, которые я сегодня предлагаю прочесть и вам.
Tasha, 2 ноября 2011 г.
ПАПА, МАМА, МАМА НАДЯ
Расскажу о своей несчастной сиротской жизни. Папа мой был плотник, печник и столяр, а в военное время был офицером – воевал с казаками, вернулся с войны раненный в ноги. Потом, как немного походит, - сразу хромать начинал. Когда началась Отечественная – никто не думал, что его возьмут воевать снова, ведь было ему тогда 47 лет. Но его взяли. Он обучал ребят, которые шли добровольцами, - им было по 18, 17, 16 и даже 15 лет. С ними папа ушёл в бои – и пропал без вести...
По рассказам моего отца и сродственников, мать моя умерла, когда мне было полтора года, и я её совсем не помню. Сначала меня папа возил по тёткам – в деревню Силимово. Сейчас этой деревни уже нет, а была она в стороне Никулина, километрах в двенадцати от Гусь-Хрустального. Жила я и у тёток в Нечаевской, и в заводе в Курлове.
А потом папа нашёл себе подругу жизни, а мне – мать, Надю, и жили мы хорошо до тех пор, как мне исполнилось семь лет.
ЗА УШИ ХВАТАЙ!
Как начинаешь думать про жизнь свою – снова детство вспоминается. Говорили все, что была я тихая и застенчивая. Была-то была, но номерки иногда выкидывала отличные – в общем, тоже не подарочек. Тихо море бурлит доле...
Я в обиду себя не давала, хоть и тихая была. Девичья фамилия моя – Фокина, и мальчишки стали меня дразнить: «Фока-дрока». Но я им не уступала: у кого волосы – тех за волосы драла, а кто стриженый – хватала за уши, да ещё и царапалась, как кошка! От меня они быстро отстали. Только потом стали дразнить мою подружку. Звали её Маша Долгова, а они ей: «Маша Долгая!» Она в слёзы... Обижалась. Но я её тоже научила не уступать, и мы вместе стали с мальчишками бороться-воевать. Увидали они: бесполезно! И отстали. Тогда мы помирились и стали все смеяться. Атака кончилась!
КУДРИ
Рядом с казармой, где мы жили, была прачечная. Мы с подружкой Галей Богдановой пошли туда играть. Я и говорю: «Давай навьём кудри!» - «А как?» - «Колючками!»
И навили: я – ей, она – мне. Накатали в волосы репейников и радовались, прыгали! А потом как стали стали свои кудри развивать – никак колючки не вытащим. Мы реветь... Мать Надя и Галины сёстры пошли нас искать. Вышли сёстры на улицу, услыхали плач. Глянули – и ужахнулись на наши кудри! Стали вытаскивать колючки, никак не вытащат! Повели нас домой.
Сестра взяла ножницы – стричь Галю. Галя плакала, вырывалась, а я тем временем выскочила в коридор, но другая сестра меня поймала. Я её за руку укусила даже, но она меня не отпустила. И заперла дверь на замок. Как я ни вырывалась, как ни прыгала – меня тоже обстригли.
Потом приходит мама Надя. Нас уже уговорили: мол, через неделю у вас снова волосы вырастут. Ну, мы и сидим за столом, пьём чай – обе бритые... Мама Надя ужахнулась, говорит: «Это что такое?» Я заплакала и говорю: «Мама, прости меня, пожалуйста, я больше не буду кудри навивать...» - «Что за бред, какие кудри?!» Галины сёстры ей стали рассказывать. Она говорит: «Что же вы, такие волосы испортили!..»
Потом пришли домой. Мама мне голову покрыла косыночкой, чтоб не заметил папа и меня не побил.
Два дня он не замечал, а на третий и говорит: «Скинь косыночку, жарко!» А я не снимаю. Он и заметил, что на лбу острижены волосы: «А я гляжу: как аккуратно покрылась, и волосинки не видать! Вот оно что... – И снял косок, - у неё и волос нету!»
Мать глядит, переживает. А он: «На кого ты похожая! На мальчика!» Рассердился...
Мать ему всё и рассказала. Успокаивает: «Да они же ещё глупые...»
Отец поставил меня в угол и сказал: «Будешь стоять, пока волосы не вырастут!» Но стали кушать, и мне разрешили сесть за стол. И я сказала: «Спасибо, папа! Я так больше делать не буду!» - «Я надеюсь!» - ответил папа...
СЛАДКАЯ ВОДИЧКА В ГРАФИНОЧКЕ
Но прошла неделя или полторы – и я опять такой спектакль устроила!
Увидала у нас на окошке между стёклами красивую графиночку. Петушок на графинке красный, а затычка зелёная. И так мне захотелось попить из неё водички! Всё мне казалось, что водичка из неё будет сладкая...
И я полезла за графинкой в форточку. До половины залезла и вижу: мне приходит хана. Я вылетела бы с четвёртого этажа, если бы головой второе стекло пробила! Я застряла, вылезти не могу. Назад выкарабкалась – разбила окно. Взяла я тогда графинку и побежала на второй этаж на кухню за водой. Все любовались на графиночку – понравилась очень. Налила я воды и побегла наверх. И у четвёртого этажа споткнулась о порог, упала и разбила графинку!
На мне фартучек был надет, а ещё была сумочка. Мама Надя была швея, на людей шила, и мне она сшила много таких фартучков и сумочек. И я стала собирать в сумочку склянки. Шли две женщины. Говорят мне: «Ты ручки порежешь!» Одна из них пошла, принесла веник и совок, собрала и подмела склянки, хотела выкинуть, а я не дала и всё в сумочку сложила. Пришла в комнату и высыпала на окошко, а осколок с петушком отдельно положила. И закрыла окно занавеской.
Скоро пришла мама - и говорит: «Надо открыть окошко, а то как в тюрьме!» Открыла она – и ужаснулась. Спросила: «Кто это сделал?» А я заплакала и сказала: «Я не знаю». Папа говорит: «Это, наверное, мышка!» А я ему: «Да, папа, я видала, как мышка бегала и хвостиком как даст! И разбила». Папа говорит: «Мышка-то с двумя руками была!»
Мне в то время было лет семь, но я была какая-то глупенькая. Да что говорить: было восемь – на деревню поехала, к бабушке и дедушке, в Гладышево, а адреса не знала! Конечно, дурочка неразумная.
Папа говорит: «Чем теперь тебя наказать?» Но мама сказала: «Ничего, самое главное – не выпала из окошка с четвёртого этажа!»
Папа потом сходил на завод и принёс оконное стекло. А завод на окраине города, далеко... И графиночку с петушками заказал – сделали ему на заводе. Стали мы пить водичку из новой графиночки.
«Я ТЕБЕ НАШЁЛ КРАСАВИЦУ...»
Жили мы с папой и с Надей хорошо до тех пор, как мне исполнилось семь лет. Но появился папин отец, а мне – дед, и пошло всё кругом-колесом...
Отец мой тоже был сирота: мать их оставила пять человек. Двоих взяли чужие люди, а остальные жили у двоюродных, когда возросли – поженились и повыходили замуж.
А когда пришла к их отцу старость – он явился и не запылился, и всех разыскал. Пришёл он к младшей дочери – она его выгнала и сказала: «Ты мне не отец, у меня отец Данила, а не Никита». Тогда он поехал искать моего отца и пришёл к нам. А папа жалливый его принял, только заставил обрить волосы с головы и бороду. Тот сначала не соглашался, но папа сказал: «Ты нас заразишь!» - и он согласился, потому что принёс на себе грязи целый вершок и живых паразитов целый мешок. Отец его заставил сжечь всё бельё, в котором Никита пришёл, сводил его в баню, вымыл, надел на него своё бельё, чистое. А паразитов всё равно не вывел – жили-то мы в казарме, там их вывести невозможно... Тогда папа повёл его в Силимово отмывать – в баню к старшему брату. И отмыли Никиту по... (неприскорбно бы сказать напрямую, да неудобно, - вы и сами догадались, покуда).
Тогда распутный мой дед пошёл искать работу в деревне Трухонове, это за Гусевским торфопредприятием, и нашёл – у вдовы отстраивать дом. Приехал к нам в Гусь и говорит папе: «Сынок, что ты живёшь с такой рябой? Я тебе такую бабу нашёл – красавицу!» Но папа ему отвечает: «Отец, как тебе не стыдно! Я Надю нашёл и живу неплохо. Ты сам должен сыну внушать хорошее!»
А потом папа согласился ехать. Мать Надя его не пускала, но он ей сказал: «Не бойся! Купили мешок крупчаточки – заработаю, так и ещё купим».
ЧУЖОЙ ДОМ
Но получилось другое. Приехал – и говорит: «Надя, собирай мои шмотки и Зою».
Так и началась наша кочевая жизнь. Если бы не Никита-кот, было бы всё по-старому, а он нашу жизнь разбил. Мать Надя меня не отдавала и папу не пускала, но он не послушал, повёл меня с собой. А я Надю любила, и если бы мне не внушали со стороны – думала бы, что она мне родная.
Повёз меня отец к другой матери, к Паше. Идём по деревне – вижу: стоит женщина с девчонками. Эта женщина и говорит: «Какую вам хорошую сестричку привели!» - и они пошли след за нами.
Вошли в дом, я попросила разрешения сесть на лавку. Паша разрешила. А девочки спрятались за лестницу. Я им говорю: «Подойдите ко мне, мы познакомимся», - а они хихикают. Тогда я сама к ним подошла и говорю: «Девочки, вы не бойтесь меня, я не медведь, вас не трону!» - и сказала, как меня звать. И они мне сказали.
Сели чай пить. Я кружку выпила, подаю и говорю: «Мама, налей мне ещё!» - а она молчит. Я снова сказала: «Мама, налей!» - она опять молчит. Я поставила кружку. А папа вышел курить. Девчонки говорят: «Мамка, не слышишь – Зоичка чаю просит!» - она и начала наливать...
Потом пошли на улицу, я и спрашиваю: «Где у вас гуляют?» - «А ты гуляешь?» - «У нас в казарме есть площадка, мы там в игры играем. Четыре этажа в казарме, с четырёх сторон – лестницы, и четыре балкона – в прятки играем, а у вас – негде, только улица!»
Я заплакала...
МАЧЕХА
Потом стала привыкать. Но мачеха-красавица была намного хуже Нади: от горшка – два вершка, толстая, и дети у неё все трое были маленькие. Кроме девчонок, ещё был у неё сын, но он был хороший, всё время за меня стоял горой.
Мачеха стала загружать меня делами. Говорила: «Тебе больше меня надо делать, ты ведь выше меня!» Я сначала молчала, а потом стала отговаривать ей: «Я не виновата, что ты карликом да лилипутиком уродилась!» А то скажу: «Маленькая собачка от роду щенок!» Она стала бить меня, и ещё за то, что дралась я с её дочерьми (одна из них была меня на три месяца постарше, другая – на год моложе).
Папе я не говорила. Он работал на пригородном и приезжал к нам раз в две или три недели. Но однажды мачеха посадила меня в подпол, и я плакала: «Ой, меня мыши съедят! Крысы съедят!..» И соседка рассказала об этом папе. Папа в этот раз ничего не сказал, но уехал и договорился с начальником, чтобы отпустили его в будни, а печку он сложит в выходной день. В понедельник вечером папа пришёл и поймал мою злодейку – она меня била за то, что я разодралась с её девчонками. Он схватил лестницу и этой лестницей её ударил, но мачехе ничего не сделалось – она залезла на печку и стала кидать в него валенками. Он схватил её за руки и стащил оттуда. «Что, - говорит, - делать девчонке? Ты её бьёшь, я буду бить – куда же ей деваться? Я твоих детей не трогаю – и ты не тронь!»
Я кончила учиться, перешла во второй класс. Папа повёз меня к тётке, дедушке и бабушке в Гладышево. Я там жила полтора месяца – тут папа приезжает за мной. А я ему и говорю: «Папа, если в Гусь, то я поеду, а если в Трухоново, то не поеду!» Он меня обманул и сказал, что в Гусь.
Пришли в Андреево, к тётке (она была сестра маме). А она и говорит: «Фёдор Никитич, оставь у нас Зою!» Но он сказал: «У вас своих пятеро, и Зоя будет лишняя. Что у мачехи прислужница, так и у вас, но там она хоть иногда на глазах». Тётка заругалась, а он ей сказал: «У меня Зоя похожа на мать. Я на неё гляжу – и словно вижу жену Полю».
И поехали. В Гусь приехали, к папиному брату, а там сидит Паша! Я и убегла к Наде в казарму. Приходит за мной тётка – я не пошла. Потом – дядя... А мама пошла в школу для малограмотных, и я с ней. Дяде сказали, где мы. Только стала мама читать – входит дядя Миша. У неё и книжка из рук выпала. А я дядю боялась, хотя он меня и не обижал. Учитель отпустил мать проститься со мной и сказал: «Иди, дочка, ничего не поделаешь». Я пришла со слезами, а дядя Миша набросился на Пашу: «Почему девчонка бегает от тебя?» А она: «Я плохого ей не делала!» А я отвечаю: «Но и хорошего я от тебя тоже не видала!»
Прожила я так две недели. Приехал папа с работы. Я у него стала проситься в Гусь – соскучилась по всем. Папа с одной женщиной отправил меня в Гусь и сказал: «Через четыре дня приезжай».
«Я ЗАПЛУТАЛАСЬ...»
Погостила я в Гусе, сколько папа сказал. Стала меня тётка провожать к поезду узкоколейному – обратно ехать, домой. Посадит и уйдёт, а я вылезу – и к Наде убегу. Тётка пошла на базар и увидела, что я с девчонками бегаю. Увела опять на поезд, а я в другой вагон – и опять к матери. Тётка пошла в магазин и снова меня увидела... В этот раз я вылезла на окраине города, на эстакаде, и убегла на ширококолейный вокзал. Влезла в поезд и поехала в деревню – к дедушке и бабушке.
Доехала до Владимира и дальше – на Ковров. В поезде ехали солдаты, песни пели, и я вместе с ними тоже. Они меня накормили консервами и белым хлебом. А потом кондуктор стал проверять билеты, и я сказала: «Я заплуталась», - и заплакала. Мне было тогда восемь лет. Меня спросили: «Ты откудова?» Я сказала, что с Гуся. Тогда кондуктор спросил: «Кто пойдёт через милицию?» Один мужчина сказал: «Я». – «Уведите эту девочку в милицию и скажите, чтобы её увезли бесплатно до Гуся».
Иду за дядечкой и плачу: «Ой, мамонька, меня в тюрьму ведут, меня посадят, я же ничего не украла, никого не убивала...» Дядечка меня уговаривает: «Доченька, тебя не посадят, тебя в Гусь увезут!» Привел в милицию, говорит: «Посадите эту девочку на горьковский поезд и увезите бесплатно в Гусь».
Приехали поезда, я про меня забыли. Подбегаю я к одной милиционерше – она подметала – и говорю: «Поезда приехали, тётя милиционер!» А она и говорит: «Ой, я, дочка, про тебя и забыла!» И мы с ней побежали. Я прыгнула на ивановский поезд, а она закричала: «Дочка, не в этот!» Тогда я запрыгнула в горьковский.
Доехал он до Владимира, а дальше не идёт. А уже смеркается. Я одного дядечку спрашиваю: «Дядя, а когда поезд в Гусь идёт?» Он сказал: «Завтра днём, в два часа».
Идёт мимо тётя с девочками. «Тётечка, пусти, пожалуйста, ночевать!» - прошу. «А ты откуда, дочка?» - «С Гуся». – «И я с Гуся. Пойдём со мной!» Привела меня на вокзал.
Сидела – спать захотела. В два часа ночи легла... Через час дядечка будит меня – и ушёл. А я ждала и думала, зачем он меня разбудил. А как поезда приезжают – будят.
Пришло утро. (А мне мать Надя дала два рубля). Рядом один дядя говорит другому: «Пойдём на базар!» И я побежала за ними, и два рубля проела на ирисках. А билет тоже стоил два рубля. До этого я ещё говорила: «Меня бы в Гладышево, к дедушке и бабушке, а ещё к Тёте, в Андреево...» Но где это, никто не знал. С тёткой, которая тоже с Гуся была, разговорились, и я рассказала, что мне ехать ещё до Трухонова. А она меня спросила: «А ты там знаешь Андрея Мартыныча?» Я сказала: «Он живёт через дом от нас».
Потом я ей рассказала такой спектакль – она очень надо мной смеялась. Послала меня мачеха как-то к Андрею Мартынычу за безменом. Пришла и говорю: «Дедушка Мартын, дай, пожалуйста, безменчика!» А он схватил метлу и давай меня по избе гонять! Я еле выбегла, дверь лбом открыла и шишку поставила... Пришла со слезами – меня спрашивают: «Что плачешь?» А я говорю: «Какие у вас люди плохие, больше ни к кому не пойду!» - «А как ты его назвала?» - «Я его по-культурному назвала, сказала: «Дедушка Мартын, дайте, пожалуйста, мне безменчика!» - а он на меня набросился с метлой!» Папа говорит: «Глупая! Его Андреем зовут, а Мартын – это его так все дразнят!»
...Приехал поезд, я в него залезла. Стали проверять билеты. Меня спрятали под диван, как собачку. Потом я оттуда вылезла, а тут во второй раз билеты стали проверять. Мне сказали: «Иди в уборную». Я пошла, дверь толкала, да так и не смогла открыть. Проводник идёт, спрашивает билет, а у меня его нету! Я заплакала, а он мне говорит: «Хорошо, что я такой, а другой бы тебя вытолкал!» А в вагоне ехали солдаты. Они на него закричали: «Мы тебя за девочку изметелим!» - и один его ударил, даже кровь из носу пошла, и «фару» поставил...
ДОМОЙ
Приехала я к тётке в Гусь и стала плясать вокруг избы: «А я во Владимире была, а я в Коврове была, а я самолётики видела, а я с солдатами песни пела, а я в тюрьме была!..» Тётка испугалась – думала, я с ума сошла... А потом она меня успокоила, и я ей рассказала, как всё произошло.
Она снова меня повела к поезду, посадила в вагон. А в это время из другого вагона вылез папа, и они с тёткой разошлись. Тётка отпирает дом, тут и папа подошёл, глядит – меня нет, испугался, в лице изменился... Но тётя его успокоила и всё рассказала.
На другой день он приехал. Сроду меня не бил, а тут взял ремень. Но ударить не дала мачеха. И он ударил её два раза и заплакал: «Не от хорошего она поехала на деревню к дедушке и бабушке!..»
На этом записи Зои Фёдоровны Савиновой заканчиваются.
Tasha.
Фото автора.
Судогда, 2 ноября 2011 г.