Девка-Синеглазка: Как появилась "Чудотворная"
В Урюпинской казачьей церкви появилась чудотворная икона божьей матери. Откуда? Когда? Как?.. Попы об этом верующим не рассказывают: боятся лишиться доходов. А дело было так.
Шел казак Добринской станицы со службы домой. Восемь лет он верой и правдой служил царю и ничего не выслужил. Собственный конь и тот сдох в дороге. Пришлось казаку пешой добираться до станицы. Идет он налегке да посвистывает, а про себя думает: «Ничего, хотя и коня потерял и седло пропил, а домой вернусь не с пустыми руками. Есть у меня чем удивить станичников и службой похвалиться».
И правда, дорогая вещица лежала в кармане у казака. Такая дорогая, что по тем временам ей и цены не было. Нес казак домой чудесной работы часы, пребольшие, чуть не с чайное блюдечко. И с музыкой. Она через каждый час играла. Л к тому же на серебряной крышке была нарисована девица. Уж такая красивая да пышная девица, что разве только в сказке о ней услышишь, а в жизни ни за что не увидишь.
Вынет казак часы, посмотрит на красавицу, послушает музыку и опять в карман их положит. Прямо как влюбленный. Может, от того он не очень и о коне жалковал. И все казак придумывал, как ему получше ответить, когда станичники спросят, откуда он достал такую дорогую штучку. «Скажу, царь наградил за мою геройскую службу. А что? Пусть поахают!»
На самом деле никаких наград казак и в глаза не видел. А часы к нему по случаю попали, во время маневров в Польше.
Пришел казак в станицу Урюпинскую, представился окружному атаману: дескать, так и так, сломал службу.
— Иди домой, берись за хозяйство,— сказал атаман.
Перешел казак Хопер, поднялся на Родительскую гору, увидел родные места, и стало у него на душе легко и радостно. «Ах, до чего же ты хороша, родная сторона!» — думает, а сам вправо, вправо, да под дубок, в тень, на пахучую травку. Рассудил он: «Спешить не буду, а к ночи домой нагряну, посмотрю, как меня там ждут». Скинул казак сапоги, развесил портянки на куст и завалился спать.
Солнце за полдень перевалило, тут и казак проснулся. «Ну, теперь,— думает, — не торопясь и к дому можно двигать. Абы к ночи поспеть». Версты три отшагал и тут часов хватился. Туда-сюда, а их нету. Перепугался бедняга. Пропали часы. Чем дома похвастаться? Чем станичников удивить? Повернул казак и бегом к тому месту, где привал делал.
А тем временем старичок из хутора Горского, Исай Парфеныч, бродил по лесу. Вышел к дороге, подошел к месту, где спал служивый, и оторопел. Что за чудо? Лежит на примятой траве образ прекрасной девы и весь сияет. Такой от нее блеск идет, аж глаза ломит. Нагнулся старичок к образу, хотел взять в руки и вдруг слышит — стучит внутри, прямо как сердце бьется: тик-так, тик-так... А потом стук оборвался и музыка заиграла.
Оторопел Исай Парфеныч, попятился назад, перекрестился и запричитал: «Да воскреснет бог и расточатся враги его... Чур, чур, наше место свято!» Да не помогли заклинания. Стал старик читать молитвы «Отче наш», «Верую»... Но диво как лежало на примятой траве, так и лежит, а внутри «сердце» бьется и бьется.
Тогда-то осенило Исая Парфеныча: «Не простой это образец, а сама чудотворная божия матушка явилась мне грешному». Упал он на колени и стал молиться.
Уж сколько он молился, кто его знает, только встал просветленный, расправил свою казачью шапку с красным верхом, обдул, плюнул через плечо и с молитвой прикрыл «нерукотворный образ». И круг очертил, чтобы кто посторонний не подошел и не осквернил святого места.
Совершив все это, бросился Исай Парфеныч бежать в Урюпинскую, к отцу Афанасию, рассказать о снизошедшей благодати.
В окружной атаманской станице было три церкви: дворянская — большой красивый собор на центральной площади, купеческая — белый собор на торговой площади и казачья церквушка — на краю поселения. Под стать церквушке и поп Афанасий — маленький, щупленький.
Попы из дворянской и купеческой церквей сытые, пышные, с густой гривой по самые плечи, пройдут по улице — так это для народа зрелище! Так только на жеребцов смотрели, когда их из окружной конюшни на водопой вели. А что Афанасий! Все мокрым носом шмыгал да на бедный приход жаловался. Иссох от зависти. Купцы и дворяне всячески украшали свои храмы. Там духовенство жило привольно, подаяния текли в их руки сотнями, тысячами рублей, а в казачьем храме у богомольцев гроша медного не выманишь.
Сколько раз отец Афанасий молил бога о чуде, о мощах, какие прославили бы его церковь. Да, видно, богу было не до того, без внимания оставлял молитвы.
А тут подкатил случай. Выслушал отец Афанасий горского старичка и расстроился ужасно. Да и как не расстроиться: сама божья матушка снизошла на Родительскую гору. Вот благодать-то! Вот святость! Казачья церквушка теперь на весь округ прославится. То-то богатые подаяния потекут. Дворянские и купеческие попы толстобрюхие от зависти лопнут!
— Да, ты, Парфеныч, не перепутал чего? — с тревогой спрашивал отец Афанасий.
Но Исай Парфеныч клялся и божился: — Господи, да разве я могу в таком святом деле... Я ее, матушку-заступницу нашу, своими очами удостоился... Сияние такое от нее. Сподобился я, отец Афанасий... Подымай святые иконы, с молитвой, всем народом пойдем на гору!
Но поп не спешил и рассудка не терял. Раздумье его брало. Да и не в правилах отца Афанасия было «бить в колокола, не заглянув в святцы». Опасался он и того, что соседние священнослужители, прослышав про чудотворную, могут подстроить какую-нибудь каверзу.
— Нет, Исай Парфеныч, не с народом, а с избранными христианами пойдем на гору, малым собором, без шума, без трезвона. А когда назад вернемся, тогда ударим и в колокола. Так-то оно угоднее будет богу.
И приказал собирать церковный причт.
Тем временем казак вернулся на место своего отдыха, увидел и шапку, и очерченный палкой круг. Часы лежали невредимы, казак взял их, послушал, положил в карман и рассмеялся:
— Какой дурак колдовал над ними?.. Вот я ему лучше наколдую.— Поглядел по сторонам, походил вокруг дубков, заглянул в кусты. — Ага, вот это и надо!
Поднял, пхнул под шапку и пошел восвояси.
А церковный притч уже спешит на гору, потом обливается. Впереди отец Афанасий с Исаем Пар-фенычем, за ними — дьячок с кадилом, титор со свечами, просвирни, регент с певчими да почетные старики из станичных богатеев. Идут, сопят. Родительская гора, кажись, и невысокая, а поди-ка подымись в летнюю жару! Но вот и вершина, и разлатый дубок в стороне от дороги, и примятая трава, и шапка. Отец Афанасий поднял вверх серебряный крест и, опускаясь на колени, крикнул что было мочи:
— Молитесь, христиане!
Христиане попадали ниц.
Отец Афанасий кладет земные поклоны, а сам думает: «Ох, не напутал бы Исай Парфеныч. Кто его знает, что там под шапкой. Как бы не осрамиться перед народом. С умом, с молитвой надо брать чудотворную».
Протянул он трясущуюся ладошку под шапку, осторожно облапил примятую траву и... тут его, как огнем, опалило. Отдернул он руку, помертвел с перепугу, шепчет: «Господи, помилуй и укрепи», а понять не может, к чему прикоснулся.
И в другой раз просунул он руку под шапку — и снова отдернул в страхе. И третий раз попробовал.
Ужас напал на попа, завопил он отчаянно:
— Братие, молитесь! Не подымайте голов! Просите милосердную перенести ее чудотворный образ в нашу обитель!
Богомольцы заохали, забормотали молитвы. А отец Афанасий стащил с себя епитрахиль и, не пытая больше судьбу, проворно завернул в нее шапку Исая Парфеныча вместе со всем, что под ней было.
Так, в свертке, «чудотворная» с Родительской горы была перенесена в церковь. Под звон колоколов сверток положили в алтаре на святой престол. Отец Афанасий удалил притч, запер царские ворота и стал кадить и молиться.
Молва о необыкновенном событии быстро разбежалась по станице и хуторам. Тысячи богомольцев повалили к «явленной». Целую неделю народ был как в угаре: стонал, кричал, давил друг друга. «Чудотворную» носили по улицам. Иконка божьей матери с младенцем на руках была небольшой, но новенькой, с дорогим окладом. Отец Афанасий нес ее на развернутой епитрахили, подняв над головой. Титор и почетные старики шли позади с большими медными подносами. На подносы дождем сыпались серебряные и золотые монеты.
Дворянские и купеческие попы не могли перенести такого зрелища — все заболели желтухой. Зависть грызла их внутренности. Исай Парфеныч неотступно преследовал отца Афанасия, чтобы объясниться с ним наедине. Наконец поп позвал его в свой покой.
— Что тебе? Что мутит твою душу, когда весь народ радуется?
Старик сразу отрезал:
— Не та дева, отец Афанасий. Та будто показистее и без ребеночка.
— Не греши, сын мой! Ослепил тебя образ, и не все ты видел.
Но Исай Парфеныч стоял на своем. Тогда, вконец разозлившись, отец Афанасий высказался начистоту:
— Ты что привередничаешь, старый пес! Ты чего подложил под шапку? Над святою церковью посмеяться захотел?
— Упаси господи, батюшка.
Но поп не слушал. Тыкал в нос Исаю Парфенычу распухшую от нарывов ладонь и кричал:
— Ежа, ежа, подсунул, нечестивец! Молчи! Прокляну! — Отец Афанасий поднял нагрудный крест. — Вечно молчи! Иначе тебе нет спасения!
Так и молчал Исай Парфеныч всю жизнь. Уже перед смертью рассказал он эту историю внуку Грише. Мучился старик, что в поповском обмане и он был повинен.
В. Головачёв, "Девка-Синеглазка".
Mistes.
Иллюстрации взяты из книги В.Головачёва "Девка-Синеглазка"
Краснодар, 10 июля 2012 г. К заголовку