Девка-Синеглазка: Про Пугача

Жил в станице Зимовейской казак. Жил ни бедно, ни богато — своего не раздавал и чужого у людей не просил. Было у него три сына. Старшего звали Петром, среднего — Николаем, а меньшего — Емелей. Двое старших были умными, а младший считался придурком, потому что к хозяйству и наживе пристрастия не имел.

Подросли сыновья, и решили родители поженить их да от себя отделить. «Пусть, — думают,— каждый из них поживет своим домком да умком».

Осенью, как подубрались с хлебами, ссыпали чистое зерно в амбары, призвал отец старшего сына, Петра, и говорит ему:

—  Хотим мы тебя, сын наш, женить да от себя отделить, чтобы ты своим умом-разумом пожил и добра себе нажил.

Поклонился Петр отцу-матери в пояс и отвечает:

—  Спасибо вам, батяня, спасибо вам, маманя, что догадались меня женить. Я и сам хотел просить вас об этом. Охота мне на воле пожить, богатым посевщиком стать. Думаю я у заплошавших казаков земельные наделы в залог да в аренду брать.

В мясоед оженили Петра, отгуляли свадьбу. Выделился он от отца с матерью и зажил богато. У заплошавших казаков земельные наделы в залог и в аренду брал. Стал первым в станице посевщиком.

На другой год призвал отец среднего сына, Николая, и говорит ему:

—  Хотим мы тебя, сын наш, женить да от себя отделить, чтобы ты своим умом-разумом пожил и себе добра нажил.

Поклонился Николай отцу с матерью в пояс и отвечает:

—  Спасибо вам, батяня, спасибо вам, маманя, что догадались женить меня. Я и сам хотел просить вас об этом. Охота мне на воле пожить. Думаю я у сирот да вдов казачьих (их теперь много стало) землишку за полцены скупить, богатым арендатором-перекупщиком стать.

На Красную Горку оженили Николая, отгуляли свадьбу, отделился он от отца с матерью и зажил богато. Начал у сирот да вдов казачьих землишку за полцены скупать да втридорога воронежским мужикам ее перепродавать. Первым на станице арендатором-перекупщиком стал.

На третий год призвал отец меньшего сына, Емелю, и говорит:

—  Хотим мы тебя, наш сын, как твоих братьев, женить да от себя отделить, чтобы ты своим умом-разумом пожил да себе добра нажил.

Поклонился Емеля отцу-матери в пояс и горько заплакал.

—  Не хочу, — говорит, — родимые мои батяня и маманя, жениться. Рано мне, молодому казаку, своим домком жить. Охота по свету погулять, свое счастье попытать, а пуще всего Степана Тимофеича Разина заветную шашку-саморубку сыскать да ею всех обидчиков бедных людей, сирот и вдов казачьих наказать. Не невольте меня жениться, отпустите на волюшку вольную.

Осерчал отец на его речи. Снял со стены плеть и крепко вытянул Емелю по спине.

—  Я из тебя, придурка, всю блажь выбью.

Мать смотрит  на  сына  да  тихонько платком слезы вытирает. Жалко ей несмышленыша.

Но сколько отец Емелю плетью ни охаживал, он знай свое твердит:

—  Отпусти меня, батяня, по свету погулять, поискать заветную, Степана Тимофеича, шашку-саморубку.

Видит отец, что с дураком сладу нет, махнул рукой и говорит:

—  Видно, дурь из тебя и плетью не вышибешь. Не хочешь жениться, своим домком жить — езжай! Вот тебе конь, вот седло, вот бог, а вот порог. Лети на все четыре стороны, шци свое счастье!

Обрадовался Емсля, отца с матерью расцеловал. Сел на коня и поскакал в ковыльную степь.

Уехал младший сын, отец о нем и думать забыл. Только мать потихоньку в платок плачет. Жалко ей Емелю. А он уже далеко от станицы в степи скачет. Три дня полем едет, никого не встречает. На четвертый день увидел Емеля впереди высокую насыпанную сурчину *. Сидит на ней коршун и сурка когтями рвет. Пожалел казак зверька, тронул коня в намет, вихрем наскочил на коршуна, отбил у него добычу. Остановился и смотрит, как зверек в чувство приходит. Потянулся сурок, отряхнул шубку, поднялся на задние лапки и вдруг заговорил человечьим голосом:

—  Спасибо, казак, за услугу, услужу и я тебе. Скажи, куда путь держишь, чего по белу свету ищешь?

Отвечал Емеля:

—  Я по свету гуляю, свое счастье пытаю, ищу заветную,   Степана   Тимофеича   Разина,   шашку-саморубку. Хочу ею всех обидчиков бедных людей наказать.

Свистнул сурок и отвечает:

—  Доброе дело задумал казак. Наклони ко мне правое ухо, я тебе тихонько шепну, где отыскать шашку-саморубку.

Наклонил Емеля правое ухо, выслушал сурка, каждое слово крепко запомнил, потом попрощался и в путь тронулся.

Долго ли, коротко ли ехал он, никто о том не знает, только встали вдруг перед ним Кавказские горы. Поднялись они перед ним, как стена из белого камня, и путь загородили.
Слез Емеля с коня, взял его в повод и дальше пошел. Видит, дорожка в горах вьется, та самая, о какой ему сурок на ухо шепнул. Возле большой горы, у старого дуба, привязал Емеля коня, а сам по узенькой тропинке в горы полез. Долго он пробирался к вершине, потом огляделся и видит в скале пещеру, а возле нее казаки в красных чекменях стоят, и не просто стоят, а в карауле, шашки обнаженные в руках держат. Подошел Емеля к казакам и говорит:

—  А ну, посторонитесь, пропустите меня в пещеру!

Старший казак и спрашивает:

—  А что тебе, молодец, делать в пещере, чего взять там хочешь?

Емеля не робеет, отвечает:

—  Хочу я взять там заветную, Степана Тимофеича, шашку-саморубку, что на каменную стену   повешена.   Хочу   с   ней   по   русской   земле прогуляться,  обидчиков бедных людей  наказать.

Расступились молча казаки и пропустили Емелю в пещеру.

Долго он шел темными ходами-переходами, пока не дошел до первой комнаты. Увидел он тут яркий белый свет, будто луна в комнате горит. А это не луна, а серебро в закромах светит-переливается.

Поглядел Емеля на серебро, подивился и дальше пошел. Долго опять шел темными ходами-переходами, дошел до второй комнаты. Видит: в ней красный свет, будто в комнате солнце сияет, а это не солнце сияет, а в закромах золото светит-переливается.

Поглядел Емеля на золото, в горсть набрал, с руки на руку перекинул и опять в закром бросил. Надивился и пошел дальше.

Долго шел темными ходами-переходами, дошел до третьей комнаты. Видит: кругом чудные огни вспыхивают — красные, синие, зеленые, желтые — будто сама радуга светится. А это не радуга светится, а в закромах самоцветные камни горят-переливаются. Глядит Емеля на эти камни и диву дается. Возьмет камешек, подержит на ладони, полюбуется и опять в закром положит. Играл он Ими, пока не наскучило, а там дальше пошел.

Долго, долго шел темными ходами-переходами. Дошел до четвертой комнаты. В ней в трех углах темь стоит непроглядная, а в четвертом светец чуть теплится. Пригляделся Емеля и видит: на каменной стене висит заветная, Степана Тимофеича, шашка-саморубка. Снял он ее, надел на себя и прочь пошел. Нигде он ни минуты не задержался, ничего другого не взял. Хотел уже из пещеры на вольный свет выйти, да казаки караульные его окружили и дальше шагу ступить не дают. Старший казак приказывает парню карманы показать. Вывернул Емеля пустые карманы — из них одни хлебные крошки посыпались.

Удивилась стража, спрашивает:

—  Ты, добрый молодец, во всех четырех комнатах был?

—  Во всех четырех.

—  Закрома с серебром, золотом и самоцветными камнями видал?

—  Видал.

—  И ничего из них не взял?

—  Не взял. Не затем я в пещеру ходил. Нужна мне была шашка-саморубка, ее одну я и взял.

Сказал тут старый казак:

—  Твое счастье, что ты ни на что не позарился. Вижу, честен ты и справедлив. Поезжай куда тебе хочется, не смеем мы тебя задерживать. Только будешь с горы спускаться, загляни в пропасть. Увидишь, сколько народу за шашкой-саморубкой приходило, да взять ее не смогли. Жадны были на золото да на самоцветные камни.

Расступилась стража, попрощался с нею Емеля и легко под гору пошел. По дороге заглянул в пропасть и от страха вздрогнул. От человечьих костей все дно пропасти белым-бело было.

Подивился Емеля человеческой жадности и пошел своей дорогой. У старого дуба отвязал коня, сел и назад в родную станицу поехал. Весело Емеля возвращался на Дон. А, подъезжая к родным местам, совсем возрадовался. На въезде в станицу прибодрил он коня и в улицу на рысях въехал, как отважный и бравый казак. Едет он и видит: возле большого богатого дома стоит толпа сирот и вдов калачьих и его брата Николая клянут.

Приостановил Емеля коня и спрашивает:

—  За что вы, сироты и вдовы, моего среднего брата, Николая, ругаете?

—  Да как же нам его, мошенника толстомордого, не ругать! Забрал он прошлой осенью нашу земельку, обещал за нее расплатиться, а сам никому копейки не дает.

Стыдно стало Емеле за своего брата. Соскочил он с коня, вбежал на парадное крыльцо братниного дома, кулаками в дверь застучал.

Вышел к нему брат Николай и говорит:

—  Чего   ты,   брат   Емеля,   буянишь,   в   дверь-бьешь, покоя мне не даешь? Пожалуюсь станичному  атаману,  у  него на тебя  быстро  управа  сыщется.

Отвечает Емельян:

—  Ты, брат, меня зря не ругай, а расплатись лучше с сиротами и вдовами за земельку, что у них забрал.

Озлился брат Николай и закричал:

—  Откуда такой указчик явился? Невесть где шатался, а теперь приехал порядки наводить. Без тебя знаю, когда кому платить надо. Эти сироты и вдовы у меня еще годик подождут.

Хотел уж брат дверью  хлопнуть  и   уйти,   но Емеля наклонился   к   шашке-саморубке   и   шепнул ей:

—  Шашечка-саморубочка, накажи моего среднего брата, Николая, за слезы сиротские, за обиды вдовьи. Накажи как сама знаешь.

Шашка-саморубка из ножен выскочила, сама размахнулась и секанула брата Николая так, что его голова по парадным ступенькам на дорогу покатилась. Избавила она сирот и вдов казачьих от их прижимистого арендатора-перекупщика.

Сел Бмельян на коня и дальше по станице поехал. Уже невесело ему на родные края смотреть. Выехал он на станичную площадь и видит: у большого богатого дома мужики-лапотники с бабами толкутся, его старшего брата, Петра, клянут. Приостановил Емеля коня и спрашивает:

—  За что вы, мужики-лапотники, моего старшего брата, Петра, ругаете?

Мужики отвечают:

—  Да как же нам его, мошенника толстопузого, не ругать! Все лето мы у него работали — хлеб убирали. Обещал с нами по честному расплатиться, а вот и осень заходит, а он никому ни копейки не платит.

Соскочил Емельян с коня, вбежал по дорожкам на парадное крыльцо и кулаком в дверь застучал. Вышел старший брат Петр и говорит:

—  Чего ты, брат Емеля, буянишь, в двери бьешь, покоя мне не даешь? Пожалуюсь я станичному атаману, у него на тебя быстро управа сыщется.

Емельян отвечает:

—  Ты, брат, чем зря меня ругать, лучше бы расплатился с мужиками-лапотниками за их работу тяжелую.

Озлился брат Петр и закричал:

—  Откуда ты такой указчик явился? Невесть где шатался, теперь приехал порядки наводить. Без тебя знаю, когда кому платить надо. Эти мужики-лапотники еще годика два на меня поработают.

Хотел брат Петр дверью хлопнуть и уйти, но Бмеля наклонился к шашке-саморубке и шепнул ей:

— Шашечка-саморубочка, накажи мово старшего брата, Петра, за слезы бабьи, за обиды мужичьи, накажи как сама знаешь.

Шашка-саморубка из ножен выскочила, сама размахнулась и секанула брата Петра так, что его голова по парадным ступенькам на дорогу скатилась. Избавила мужиков-лапотников от жадного хозяина.

Сел Емеля на коня и дальше поехал. Видит, по переулку идет печник Федор. А за ним два старика-опивоха * увязались. За руки Федора хватают, просят у него двугривенный на водку.

—  Ты нас уважь, угости, — говорят. — А если денег на водку не дашь, то мы тебе морду поколупаем, ребра пересчитаем. А ты и руки отвести не посмеешь и тронуть нас пальцем не подумаешь, потому что ты мужик, а мы старики-гласные *, почетные казаки.

Рассердился Емельян на опивох, шепнул шашке-саморубке:

— Шашечка-саморубочка, накажи пьянчужек как сама знаешь.

Тут шашка-саморубка из ножен выскочила, размахнулась и начала гласных по спине и бокам охаживать. Остряком их не рубит — вина за ними невелика, а плашмя все к ним прилегает. Хватаются старики-опивохи за бока, охают, в голос кричмя кричат и о водке забыли. А шашка-саморубка их учит, чтобы они не смели из мужика трудовую копейку вымогать.

Поехал Емельян дальше. Как увидел он, какие обиды бедные люди от богатеев терпят, не захотели:   и   дома   оставаться.   Поехал   через   станицу прямо на Астраханский шлях. Едет он хуторами, селами, городами и везде свой суд справедливый творит,   шашкой-саморубкой    обидчиков   бедных людей наказывает.  Немало  она  уже  их  на  тот свет отправила. Барина Живоглотова зарубила за то, что он с мужиков за оброк последние лапти поснимал. Купца Аршинникова, у какого  аршин  о пятнадцати вершках был, тоже не помиловала, к чертям отправила, голыми руками каленые пятаки считать. Не пожалела шашка-саморубка и кулака-богатея, голову с него сняла за то, что он за долги у мужика последнюю коровенку свел. И еще много всяких злодеев порубила, много неправды искоренила.

Слух о Емельяне по всей земле прошел и всех богатеев напугал. Прозвали они его Пугачом.
Только   увидят   в  поле   конного,   вот   уже   и кричат:

- Хоронись! Пугач едет!

Сама царица, на что сидела во дворце за крепкой стражей, а и та со страху сна лишилась, думает: «А что если этот судья праведный до столицы дойдет, во дворец пожалует да начнет моим слугам — великим мошенникам — головы рубить? Так, пожалуй, и до меня доберется. Не поглядит, что я царица. Не годится такой порядок».

Созвала она своих приближенных на совет и стала выспрашивать, как поступить в таком важном деле. Долго советчики думали-гадали. Поднялся один из них и говорит:

—  Нужно Емельнна уговорить, чтобы он на свой тихий Дон к отцу-матери вернулся да из их родительской воли не выходил.

Поднялся другой и говорит:

—  В турецкую землю его надо отправить, пусть там свой суд справедливый наводит. Глядишь, какую сотню-другую турок и зарубит, а нашему государству от того польза будет.

Третий возражает:

—  Надо купить у Емели шашку-саморубку, а если он, дурак, ее не продаст, то силой отнять да в каменную крепость...

Понравился царице последний совет. Думать она больше не стала, призвала своих верных слуг и приказала в путь-дорогу собираться, шашкой-саморубкой завладеть.

Поспешили слуги верные царский приказ выполнить. Едут день, едут два, на третий день выехали на широкое поле и видят: посреди него шатер стоит, а возле на стульчике Емельян с шашкой-саморубкой сидит. Со всех сторон к нему мужики своих злодеев и обидчиков волокут. А он тут же скорый суд и быструю расправу над ними творит — рубит головы наповал.

Оробели царские слуги, увидев такие дела. Не по душе пришелся им такой суд. Но делать нечего, подошли  к Емельяну, низко в ноги поклонились и говорят ему:

—  Послала нас царица-государыня. Хочет у тебя, Емельян Иванович, шашку-саморубку купить, чтобы ей способнее было суд и расправу над людьми чинить. Чего хочешь за нее проси — все дадим.

Емельян соболью шапку на голове поправил, черными бровями повел и отвечает:

—  Скажите своей царице, что заветная шашка-саморубка не продается. Цены она не имеет. Что же касается до суда, то мы и без царской помощи управимся, с мужиками всех злодеев и обидчиков из государства повыведем.

Царские слуги на своем стоят. Чего они только Емельяну не сулили: и горы золотые, и реки молочные с кисельными берегами, и половину царства в обмен за шашку-саморубку давали, да только он их и слушать не стал, лицо в сторону отвернул.

Видят царские слуги, провалилось их дело. А с пустыми руками возвращаться к царице не хотят: боязно — под сердитую руку попадешь, головы можно лишиться. И силой взять шашку-саморубку тоже нельзя. Шепнет ей Емельян одно словечко, она но то что их, а целую армию в прах порубит.

Решили слуги подождать и хитростью добиться того, чего не могли сделать силой.

Расположились они возле Емельянова шатра, развели костер и кулеш с салом варят. Когда вечер наступил, Емельян попил, поел и спать лег — наработался за день. Не успел уснуть, царские слуги костер посильнее распалили и бросили в него снотворного зелья. Поднялся черный дым, потянул его ветер на шатер. Заметался Емельян на подушках, упал и заснул крепко.

Того только и ждали царские слуги. Кинулись они в шатер, Емельяна в цепи заковали, а шашку-саморубку схватили и в надежное место спрятали. Очнулся Емельян уже перед царицей и се советниками. Тут с ним и разговаривать никто не схотел. Царица махнула белым платочком раз, махнула два, в третий раз махнула — слуги царские подхватили Емельяна под белые руки и повели на городскую площадь, где стояли два столба с перекладиной.

Принял Емельян смерть, как и подобает казаку — глазом не моргнул, бровью не повел.

А заветную, Степана Тимофеича Разина, шашку-саморубку по царицыному приказу слуги в каменную крепость отвезли и там захоронили за семью дверями чугунными, за семью замками железными.

 

 

В. Головачёв, "Девка-Синеглазка".

 

Mistes.
Иллюстрации взяты из книги В.Головачёва "Девка-Синеглазка"
Краснодар, 10 июля 2012 г. К заголовку