Историк естествознания

Владимир Леонтьевич Комаров — выдающийся историк естествознания. Ему принадлежат как отдельные исторические экскурсы в ботанических трудах, так и специальные исследования по истории отечественной и мировой науки. В.Л. Комарову принадлежат два больших тома, посвященных истории русских ботанико-географических путешествий. Один из них говорит о путешествии Н.М. Пржевальского, второй — о путешествии Г.Н. Потанина. Владимир Леонтьевич привёл в систему ботанико-географические данные, рассеянные в путевых записях Пржевальского и Потанина, и собранные ими гербарные материалы. В связи с именем Пржевальского невольно вспоминается момент из жизни В.Л. Комарова, свидетелем которого был один из пишущих эти строки. 14 июня 1942 года В.Л. возложил венок на могилу Пржевальского у берега озера Иссык-Куль. Эта могила отмечена прекрасным памятником — бронзовым беркутом на гранитной скале с барельефным портретом Пржевальского. Владимир Леонтьевич положил венок на могилу, а затем стал рассказывать о трагической гибели Пржевальского в Караколе. Эта сцена была глубоко символической. Она напоминала присутствовавшим о преемственной близости между прошлым и настоящим русской науки. В то же время живые традиции отечественной научной мысли сочетались с международной солидарностью: это был день объединённых наций, и все были под непосредственным впечатлением недавних слов Комарова о борьбе науки трёх великих демократий против гитлеровской агрессии...

Фрагменты по истории естествознания содержатся в «Учении о виде у растений». Комаров анализирует первые исторические представления о виде, возникшие в конце XVII века, и рисует исторический фон этих работ.

«Открытие морского пути в Индию, — пишет Комаров,— и открытие Америки ввели в европейскую жизнь массу неизвестных ранее животных и растений. Появились картофель, табак, кукуруза, дерево какао, каучуковое дерево, тыква, фасоль, ананас, батат, пассифлора, кактусы, фуксия, кампешевое дерево, палисандровое дерево, квебрахо и др. из Америки; корица, гвоздика, мускатный орех и масса других растительных продуктов из Южной Азии. Всё это заставило обратить внимание не только на их описания и названия, но и на систематизацию вновь освоенного. Разбираться в массе накопленного материала стало возможно только с помощью ясного определения основных относящихся сюда понятий и определённого порядка в их изложении, т. е. системы».

Это в высшей степени характерная выдержка. Только выдающийся ботаник и в то же время крупнейший энциклопедист-историк может с такой лёгкостью и свободой привлекать к историческому анализу собственно ботанические и общественные явления. Комаров вскрывает исторические корни развития ботаники и показывает историю возникновения учения о виде. Он анализирует работы Рея и Ланга и затем переходит к исследованиям Линнея. В работах Линнея Комаров ясно видит сочетание метафизических установок с новыми воззрениями, прорывавшими старую библейскую традицию неизменности природы.

«В своём учении Линней вначале вложил понятия, которые заимствовал из библии, почему мы и говорим, что в этом отношении он принадлежит к феодальной эпохе. Однако он не принадлежит ей целиком: новые общественные отношения, сложившиеся в эпоху возникновения капитализма и его первых попыток порвать стеснительные для него путы феодальных отношений, вызвали во взглядах Линнея значительные колебания. Виды сотворены и неизменны, и в основном положении «Философии ботаники» ясно сказано, что они не переходят один в другой, потому что каждое поколение есть прямое продолжение предыдущего, никакого разрыва между поколениями нет. Ему, конечно, не могло быть известно, что при размножении семенами каждый индивид образуется заново путём перегруппировки хромосом и создания нового наследственного аппарата, откуда и происходят его индивидуальные свойства. Линней знал и ясно представлял себе лишь один способ размножения, а именно: вегетативный. При вегетативном способе размножения основой является почка, и вновь  появляющаяся  особь — действительно  продолжение старой».

Комаров показал, как Линней в процессе развития своих взглядов переходил от традиционных, устаревших представлений к некоторым эволюционным догадкам.

Далее Комаров показывает, как учение о виде достигает дальнейшего развития в работах Бюффона и Кювье, и наряду с этим формулирует те прогрессивные тенденции естествознания XVIII века, которые подготовили позднейшую эволюционную биологию.

«Таким образом и в XVIII веке наряду с тем служебным значением, которое имело определение вида у Линнея, разрабатывалось и более динамическое, более философское понятие, видевшее суть вида в последовательной цепи поколений, а не в морфологическом единстве, к тому же неизменном.

Благодаря этому в течение XVIII века были выяснены:

1.  Морфологические признаки видов и родов; признаки родовые, охватывающие, главным образом, особенности плодоношения,  и признаки видовые.
2.   Образование вида из особи путём её размножения в течение длительного периода.
3.   Наличие свойственной виду наследственности, позволяющей узнавать нисходящие поколения любого предка.
4.  Плохая скрещиваемость и слабая плодовитость полученных от скрещивания гибридов.
5.  Наличие внутривидовой изменчивости, в виде мутации, гибридов, уродливостей и разновидностей.
6.   Способность видов к значительной территориальной экспансии.

Тем не менее, то обстоятельство, что все эти фактические достижения сопровождались теологической теорией о сотворении родоначальников всех известных видов и убеждением в том, что изменчивость организмов не выходит за пределы разновидностей, затемнило общую картину жизни природы и делало непонятным основной закон жизни, а именно: закон эволюции».

Далее Комаров показывает, как под влиянием исторических причин развивалась естественная классификация видов.

«В первую половину XVIII века понятие вида уточнялось и разрабатывалось преимущественно под флагом объективизации или механизации этого представления. Число известных видов всё увеличивалось. Если Линней оперировал приблизительно с 8 000 растительных видов, то благодаря его же методам и оживлению торговых отношений во всём свете, вызвавшему многочисленные путешествия в неосвоенные ещё Европою страны, число известных в науке видов сосудистых растений к концу столетия превысило 100 000, а в течение первой половины XIX века достигло 200 000. Это вызвало необходимость более уточнённой систематизации, и искусственная система Линнея быстро сменилась так называемой естественной системой, в которой растения были сведены в семейства по общей близости всего их строения, а не по отдельным признакам. Кроме того был установлен и порядок следования семейств, соответственно тому же принципу (Жюссье, Де-Кандоль, Линдлей). Потребовалось пересмотреть также и учение о виде, принявшее сообразно эпохе расцвета капитализма и его влияния на науку механистическое направление. Последнее выразилось частью в тенденции рассматривать вид не как явление природы, а как приём классификации, частью в тенденции видеть в нём отвлечённый тип, воплощённый в массе повторяющихся особей. Понятно, что вполне чистого теоретического построения не было и примесь идеалистических моментов к механистическим ясна».

На рубеже XVIII и XIX века появилась эволюционная теория Ламарка. Комаров рассматривает и анализирует эту теорию в нескольких работах и даёт ей следующую общую оценку:

«Теория Ламарка несовершенна; это первый набросок эволюционного учения, развитого позднее с большим успехом Ч. Дарвином, но для своего времени она была гигантским шагом вперёд. И мы, люди XX века, рассматривающие мир с точки зрения диалектического его развития, будем ценить у Ламарка, этого несомненного борца за истину, не столько его ошибки, сколько его достижения» (Ламарк, Философия зоологии, со вступительной статьёй В. Л. Комарова, т.  I, М.—Л., 1935, стр. XIV).

Эту точку зрения, сочетающую историческое понимание ограниченности учения Ламарка с идеями современного биолога-дарвиниста, Комаров последовательно проводит в своей работе о Ламарке, как и в других своих исторических исследованиях. Комаров излагает взгляды Ламарка в тесной связи с состоянием общества и науки XVIII века и вскрывает идейные истоки его работ. Особенно тщательно он изучает прогрессивные натурфилософские и физические воззрения Ламарка.

«Работы Ламарка, посвященные физико-химическим проблемам, не были основаны на лабораторных исследованиях. Они были отвлечёнными размышлениями на темы, вытекавшие из философии Декарта, господствовавшей в школах XVIII столетия. Само собой разумеется, что на развитие химии и физики эти статьи Ламарка влияния не имели и автору своему, кроме огорчений, ничего не принесли. Мы же говорим о них потому, что в них можно констатировать попытку выяснить молекулярное строение материи и её единство, взаимоотношения простых и сложных тел и, наконец, единство энергии в её превращениях. Очень неудачно он именует принцип энергии огнём, но сущность дела от этого не меняется, как не меняется она и от того, что он приписывает этой своей энергии — огню — вещественную природу. Суть в том, что Ламарк пытается установить единство физических явлений, единство картины мира».

Далее Комаров сопоставляет идеи Ламарка с позднейшими натурфилософскими воззрениями. С большим историческим тактом, никогда не впадая в какую-либо модернизацию, он сближает учение Ламарка о переходе огня в электричество и магнетизм с физическими воззрениями XIX века. Основным принципом для Комарова является тенденция Ламарка связать явления жизни с физико-химическим процессом, тенденция, которая коренным образом противоречит витализму.

Для Комарова характерно, что в своих исторических экскурсах он не ограничивается биологией, а рассматривает развитие натурфилософии и естествознания в целом. Это и помогает вскрывать и показать с большей определённостью общие идейные истоки биологических теорий, а в конце концов и материальные исторические корни сменяющих друг друга научных теорий.

В исследованиях, посвященных Ламарку, Комаров рассматривает натурфилософские, физико-химические и геологические взгляды Ламарка в связи с его основными эволюционными  воззрениями.

По мнению Комарова, вторым истоком биологических воззрений Ламарка служат его геологические воззрения. Здесь, как и в других пунктах своего мировоззрения, Ламарк стоял на правильной эволюционной точке зрения, но не мог обосновать её должным образом.

«Так, Ламарк полагал, будто высокие плато Татарии, т. е. Центральной Азии, имеют большую высоту потому, что они с незапамятных времён вышли из-под моря. Между тем в настоящее время мы знаем, что, как раз наоборот, самые высокие горы и нагорья земли являются наиболее молодыми. Чем древнее горный хребет, тем он более сточен и снижен явлениями эрозии. Накопление чернозёма, возникшего более или менее согласно с гипотезой Ламарка, не превышает толщины в несколько метров. И тем не менее эта гипотеза привлекательна тем, что человек, видя перед собой горную страну, не ограничивается ни созерцанием прекрасного пейзажа, ни хозяйственными соображениями, а думает над её происхождением и развитием. Открывается путь для анализа, для эксперимента. Пусть самый вывод неверен, он открывает путь для других более верных выводов, он будит человеческую мысль и направляет её на верный след».

Комаров разбирает воззрения Ламарка на происхождение жизни на земле. Обилие фантастических гипотез не мешает Комарову установить рациональное зерно в этих воззрениях. По мнению Комарова, «учение Ламарка о происхождении жизни скорее «пророческие предвосхищения», как выразился Ф. Энгельс о теории Ламарка в «Анти-Дюринге», чем точная наука. Здесь и предвосхищение чего-то вроде протоплазмы, и намёк на осмотический процесс обмена, и попытка установить самозарождение как физико-химический процесс. Есть и намёк на коллоидное строение протоплазмы. Однако в 1800-1809 гг., когда это писалось, не существовало ни коллоидной химии, ни цитологии, ни физиологии клетки. Трудно было формулировать мысли обо всём этом, не имея никаких подсобных сведений и строя теорию самозарождения лишь на собственных догадках. Однако целостность научной системы Ламарка от этого мало проигрывает, так как материалистическое понимание жизни и её возникновения всё-таки налицо».

Читать далее